Моя мать была душевнобольным человеком. Тогда этого никто не понимал или не знал, что с этим делать. На душевно-больных лежало клеймо социального отвержения. Если бы кто-нибудь узнал, что ты являешься родственницей психически нездорового человека, особенно если он твой родитель, тебя тоже могли посчитать больной и подвергнуть остракизму. Хотя нельзя сказать, что у нашей семьи было много друзей.
Мы жили довольно уединенно. Но и те несколько человек, что имели к нам какое-то отношение, отвернулись бы от нас, если бы узнали о чем-нибудь подобном. Поэтому проблема моей матери не обсуждалась. Мой отец любил мою мать, как бы она к нему не относилась, и, вопреки уговорам маминых родственников, не отдавал ее в больницу, потому что всегда надеялся, как он говорил, что она «когда-нибудь выйдет из этого состояния». Он рассказывал, что впервые понял, что с ней что-то не так, во время их медового месяца, когда маме показалось, что ее преследуют и хотят убить. Из-за этого они не поехали в отель, в котором должны были остановиться. Мои родители объехали три отеля, пока мой отец наконец не сказал: «Хватит. Мы будем жить здесь!»
Без лечения душевная болезнь моей матери со временем усиливалась. Она жестоко обращалась со мной в детстве, иногда просто издевалась надо мной и часами держала меня взаперти в чулане. Я никогда точно не знала, за что меня там запирали, но думала, что совершила что-то ужасное. Время от времени моя мать теряла интерес ко всему, уходила в себя и вообще забывала о моем существовании. Так колебался маятник моей жизни от физических страданий и издевательств до ощущения полной заброшенности.
В результате я выросла с глубоким чувством отверженности, страха, подавленности, тревоги, безнадежности, болезненного одиночества и печали. От этого у меня навсегда остался комок в горле. Такой комок возникает от постоянной боли в сердце, оттого что всю жизнь приходится глотать невыплаканные слезы. Вы так долго сдерживаете их, что вам кажется, будто они превратились в поток, едва сдерживаемый плотиной. Вы изо всех сил пытаетесь уберечь плотину от повреждения, потому что если ее прорвет, то поток разрушит все на своем пути. Слезам, о которых я говорю, можно дать волю только при безусловной любви и принятии. А где на земле можно найти такое?
Мой отец, насколько я помню, никогда не посещал церковь, за исключением дня собственных похорон. Наша семья заказала простую службу, и мы похоронили его так, как он просил.
Когда я выросла и покинула родительский дом, я делала все возможное, чтобы освободиться от невыносимой душевной боли. Я могла казаться вполне нормальной, но лишь какое-то время. Потом я срывалась, вдруг отдалялась от всех, становилась надменной и неприступной. Все потому, что я старалась не показывать своего истинного состояния. Я просто сдерживала слезы.
Одним из способов справиться с собой стал алкоголь. Я пила до головокружения, но не останавливалась на этом и продолжала пить, пока не падала на чей-нибудь диван. Я обращалась к оккультизму, чтобы вступить в контакт с неким духом, способным помочь мне, потому что знала, что никто из людей мне не поможет. Я действительно вступила в контакт с духом, и, как бы то ни было, он напугал меня до смерти. Мои страхи и депрессия не прекратились и продолжали держать меня под контролем. Я погрузилась в изучение восточных религий, но их боги были жестокими, далекими и холодными.
Лет с двадцати я стала встречаться с мужчинами. Но прежний дух отвержения держал меня под контролем. В результате я делала так, чтобы уйти от них прежде, чем они отвергнут меня. Среди этих молодых людей было несколько замечательных, но ни один из них не знал меня настоящую – разбитую, больную, печальную, встревоженную, отчаявшуюся, думающую о самоубийстве. И я никогда не могла набраться смелости и позволить им увидеть меня такой. Если бы я рассказала им правду о своей жизни и внутреннем состоянии, они, конечно, отвергли бы меня. Поэтому я разрывала отношения с ними, пока все еще было хорошо. Молодые люди недоумевали, почему я внезапно и без всяких объяснений бросала их. Но моя ситуация не поддавалась объяснению. По крайней мере, я не могла объяснить ее.
Последствием этих связей были два аборта. Первый мне делали в задней комнате старого полуразрушенного дома в Тихуане, где врач сказал мне, что если я умру во время операции, ему придется оставить мое тело в пустыне. Он извинился на всякий случай. Во время обоих абортов мне не приходило в голову, что это – убийство ребенка. Дожить до следующей недели было моей единственной целью.
Наконец, когда мне исполнилось 28 лет, я не могла больше делать вид, что все идет хорошо. Рухнули все мои надежды. Я готовилась стать певицей, танцовщицей и актрисой на телевидении, но все программы с моим участием были отменены. Музыкальные варьете и комедии вытеснила шоу-индустрия. Я отнеслась к этому почти безразлично, потому что перестала чувствовать себя певицей, и меня больше ничто не могло рассмешить.
Какое-то время я была замужем, чувствуя при этом, что мой брак скоро развалится. Так оно и вышло. Мое физическое здоровье, рассудок и эмоции – все словно разрушилось вместе с разводом. Я не могла больше сохранять видимость благополучия. Все мои попытки избавиться от боли ни к чему не привели, и я не могла больше бороться с мыслями о самоубийстве, которые, насколько я помню, гнала от себя каждый день.
В то катастрофическое для меня время ко мне подошла моя подруга Терри и рассказала об Иисусе. Она и раньше проникновенно говорила о Нем, но я не прислушивалась к ее словам. На этот раз Терри была настойчивей, потому что видела мое состояние. В тот день мы пели с ней на студии звукозаписи, и в перерыве она отвела меня в сторону и единственная из всех поддержала меня. Она сказала, что молилась обо мне последние четыре года, которые мы проработали вместе на телевидении. Любовь Божия, которую она проявляла ко мне, была для меня как спасательный круг для утопающего. Терри умоляла меня пойти вместе с ней на встречу с ее пастором. Не столько то, что она говорила, сколько ее любовь и участие убедили меня пойти с ней.
Мы встретились с пастором Джеком неподалеку от студии в известном ресторанчике и провели в нем два часа за беседой. Он пытался доступно объяснить мне, Кем действительно был Иисус. Его слова звучали убедительно. И я подумала: «Если все, что он сказал, было правдой, то я хочу жизни, обещанной Иисусом». Пастор принес мне книги, среди которых было Евангелие от Иоанна, и попросил нас еще раз встретиться с ним на следующей неделе. Всю неделю я провела за чтением книг, и мои глаза открылись, я увидела истину и поверила в реальность Господа. Когда мы опять встретились с пастором, он спросил, не хочу ли я обратиться к Христу и обрести жизнь, приготовленную для меня Богом. Согласившись, я отреклась от мыслей о самоубийстве, после чего пастор и Терри помолились обо мне. Я не была уверена, что поступила правильно, но я ощущала любовь и мир Божий, который был в этих двух людях, и хотела иметь то, чем обладали они.
Вскоре моя жизнь стала меняться. Я начала ходить в церковь пастора Джека и с первой минуты пребывания в ней так сильно ощутила Божию любовь, что расплакалась. Плотина, сдерживающая поток слез, стала разрушаться. И подобное испытывала не одна я. Все остальные переживали то же самое. В то время мы шутили, что в эту церковь нельзя приходить без носовых платков и водостойкой туши для ресниц.
Всякий раз, приходя на богослужение, я менялась. Бог преображал меня, когда я поклонялась Ему. Все это происходило много лет назад, но я помню все так, как будто это было вчера. Помню, потому чти это полностью изменило мою жизнь. Я посещала эту церковь в течение 23 лет, пока не переехала со своей семьей в другой штат.
Сторми Омартиан – известная
американская писательница,
автор нескольких бестселлеров,
поэт-песенник и оратор.
У нее и ее мужа Майкла
трое взрослых детей.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Нам очень интересно, что Вы думаете об этом? Вы можете оставить свой комментарий здесь: